Она замолчала и как будто ожидала его слова; но он смотрел на нее с участием безмолвным, невыговариваемым, - глаза его были полны слез…
С заметным усилием она встала, взяла его руку, крепко пожала ее и скорыми шагами пошла по аллее к дому. Белое платье ее мелькнуло вдали между темными кустами.
Он оставался на том же месте, вперив глаза во мрак и ожидая, не мелькнет ли оно еще хоть один раз… но уже ничего не было видно. Плошка, поставленная против скамейки, с треском догорала, освещая букет, оставленный ею.
Он поднял его и скрылся в глубине сада.
- Где же учитель-то? - кричала Фекла Ниловна, бегая по столовой, раскрасневшись и запыхавшись… - Где же он? Зачем же я его пригласила? а? что?.. Сколько девиц не танцует… кавалеров мало… Не видал ли его кто? а?
- И ее здесь нет, - сказала на ухо Фекле Ниловне дочь бедных, но благородных родителей, многозначительно улыбаясь.
- Что? а? ее нет? Мм! Видно, не на шутку завелись у них шуры-муры… И стыда нет, - еще ни слова бы не сказала, если б там где-нибудь втихомолку… а то при гостях, на бале так изволит вести себя… Бедный муж!..
Праздник Феклы Ниловны имел важные следствия… Во-первых, на этом празднике франт-заседатель по уши влюбился в дочь бедных, но благородных родителей, узнав от глухой помещицы, что за нею дадут сорок тысяч приданого (Фекла Ниловна всегда прибавляла вдвое). Во-вторых, после этого праздника уже не один уезд, а целая губерния заговорила о связи Ольги Михайловны с учителем. Все кричали:
- Этакого у нас еще и примера не бывало… Добро бы завести связь благородную, а то с кем!.. Убила бобра!
- Да что-с? я сам был очевидным свидетелем-с, как они в саду целовались.
- Неужели?
- Точно-с; а она ему сказала: клянусь, говорит, тебе в вечной любви… Это я слышал своими ушами-с.
- А мне так рассказывали, что Антон, дворовый человек Петра Александрыча, - он еще при покойнике был камердинером, такой славный и верный слуга, - подкараулил их в леску… знаете, лесок-то, возле самой Долговки. Вот, знаете, и подкараулил… да вдруг и выскочил из-за куста. Она бежать, а Антон на молодчика-то с дубиной, да таки препорядочно отвалял его.
- Удивления достойно, как держит Андрей Петрович у себя в учителях такое, можно сказать, безнравственное существо…
- Добру научит детей его!
- А я наверно знаю, что учитель-то хотел ее увезти на бале у Феклы Ниловны, и тройка стояла у въезда в деревню; уж он, знаете, и в телегу ее посадил, - мой человек это видел и первый поднял шум; тут прибежали, их схватили, да и назад привели.
- Не так изволите говорить… Тройку-то имел он неосторожность поставить у самого дома и побежал за своей возлюбленной, у них заранее было все решено. А она вдруг заупрямилась. "Не хочу", - говорит, а он, не говоря ни слова, вынул пистолет из кармана, да и говорит: "Застрелюсь!" Она испугалась и вскрикнула. А на крик-то прибежали люди, и все узнали, в чем дело.
- Она нанесла бесчестие всему уезду.
- Нет-с - целой губернии.
- Скажите, батюшка, лучше - всему женскому полу…
Около года Ольга Михайловна была предметом постоянного и всеобщего внимания. Только что и говорили об ней, как будто целой губернии решительно нечем и некем было заняться, кроме ее.
Только Прокофий Евдокимыч отвлек на минуту от нее всеобщее внимание: сначала продажею всех своих деревень за необычайно дорогую цену и потом своею смертию…
- Господи боже мой!.. и кому он оставил свой несметный капитал?
- Кому! - и сказать стыдно!
- Вот в чьи руки переходят дворянские денежки!
- А сколько у него, батюшки мои, щенков-то было?
- Видимо-невидимо!
- Я чай, и умер-то, греховодник, без покаяния… Говорят, у него зарыты были мешки с золотом и с серебром под избой, где он жил…
- И все это пошло прахом. А копил целую жизнь!..
- А знаете ли, что на бедной Прасковье Павловне лица нет - так мучится.
От кого?.. От чего?.. Что такое?
- Разумеется, от кого, от своей невестушки. Ей ведь известно, что все мы знаем, как та отличается. Каково же ей это сносить? Ведь она ей не чужая. Сердце-то болит!
- Как же? ведь невестка… Жаль! потеряла себя, совсем потеряла, и в таких молодых летах! Худо без правил жить…
- Нечего и жалеть об ней, признаться…
- Отчего же?
- Она всегда важничала: так и показывала всем, что из столицы приехала.
- Я прошлый год ее встретил - кланяюсь, а она хоть бы для смеху головой кивнула.
- А я спросила у нее месяца три назад: "Почем у вас, милая Ольга Михайловна, материя на платье?" Она самым сухим образом отвечала: "Не знаю-с". Уж поверю ли я, чтоб она не знала почем? Просто: не хотела отвечать.
- А меня хоть бы когда-нибудь пригласила к себе…
- Правда, что не стоит и жалеть ее!
И все решили, чтоб Ольгу Михайловну и не принимать, и не приглашать, и не говорить с ней, и не подходить к ней…
- Твое имя страдает, голубчик! - кричала Прасковья Павловна сыну. - Что ж ты не примешь никаких мер? отчего же не призовешь ее и не объяснишься с нею. Я не хочу ей ни полслова говорить… Мне сказали верные люди, что она и без того всем кричит, будто я притесняю ее, убиваю… Я ее притесняю!
Прасковья Павловна упала на стул с криком и воплем.
- Ах она, злодейка! Моя репутация ничем не запятнана… Я вот сколько лет вдовой, да про меня никто дурного слова не скажет… Я и до старости лет дожила, имя свое сохранила… А она… Да что! Я не хочу и говорить про нее… ребенок болен, плачет, а она и не заглянет к нему… Экое каменное сердце! Да если б не я, он, моя крошечка, давно б умер!..
Однако, несмотря на крики, советы и даже обмороки своей матушки, Актеон почему-то не решался говорить с своей женою, хоть явно и при всяком случае старался показывать ей свое неудовольствие. Они, впрочем, виделись редко. Он проводил целые дни с Ильею Иванычем, который забавлял его, или с Семеном Никифорычем, который играл с ним в карты, пил и ездил на охоту. Она часто по целым неделям не выходила никуда из своей комнаты. Здоровье ее незаметно, но быстро разрушалось. Она уже постоянно кашляла и чувствовала боль в груди… Крики и брань Прасковьи Павловны, раздававшиеся по всему дому, так сильно действовали на ее нервы, что в эти минуты она бросалась к своей постели и прятала голову под подушки. Только старушка няня навещала ее и приводила к ней сына.