АКТЕОН - Страница 7

- Довольны ли вы своим наследием, мои милые? - спрашивала Прасковья Павловна у детей своих.

- Очень, - отвечал Петр Александрыч, вставляя лорнет в глаз и озираясь кругом, - приятное местоположение.

- Ты, кажется, утомилась, друг мой Оленька? Такая что-то бледная? Это очень натурально с дороги… Тебе бы виски потереть одеколончиком: это бы сейчас тебя освежило…

- Она всегда такая бледная, - заметил Петр Александрыч, - впрочем, бледность, маменька, в моде.

- Именно так, - сказала Прасковья Павловна, - бледность придает интересность.

Признаться, я терпеть не могу красных щек… Ты совершенно, Оленька, в моем вкусе.

Дочь бедных, но благородных родителей, в свою очередь, сказала Ольге

Михайловне несколько очень ловких комплиментов, и, таким образом разговаривая, они подошли почти к самому дому.

Петр Александрыч первый ступил на крыльцо… На крыльце ожидали его

Дормидошки, Фильки, Фомки и проч. Они отвесили барину низкий поклон.

- Вот это твои дворовые, голубчик, - закричала Прасковья Павловна, указывая на грязных исполинов, - прислуга у покойника была большая, он любил жить по-барски.

Антон отворил Петру Александрычу дверь в сени.

- А вот этот, Петенька, - продолжала Прасковья Павловна, указывая на мрачного

Антона, - был камердинером при братце.

- И буфетчиком, сударыня, - возразил Антон, - и главный надсмотр имел надо всем.

Слава богу, таки послужил, матушка!

Управляющий забежал вперед.

- Не будет ли угодно чего приказать, Петр Александрыч? - спросил он.

- Нет, спасибо, покуда ничего.

- Ну вот, хозяюшка моя дорогая, - сказала Прасковья Павловна, целуя свою невестку, - поздравляю тебя; ты теперь у себя в доме, а мы гости твои. Прошу нас любить да жаловать.

- Милая Ольга Михайловна! - произнесла дочь бедных, но благородных родителей, закатывая глаза под лоб.

Ольга Михайловна только улыбнулась на эти приветствия.

- Сюда, сюда, Оленька!

Прасковья Павловна схватила ее за руку и ввела в сени… За ними последовала дочь бедных, но благородных родителей, обе няни и Гришка с чемоданом на голове.

Антон проводил Гришку глазами и, обращаясь к Дормидошке, сказал:

- Вишь, молокосос, а какое тончайшее сукно на сюртуке! Спроси-ка, почем аршин этакого сукна! А мы вот и до седых волос дожили, служили не хуже его, а целый век проходили в этой дерюге.

Антон плюнул.

- Ах ты, жисть проклятая!

ГЛАВА II

Только что Петр Александрыч и жена его вошли в первую комнату, Прасковья

Павловна остановила их, ушла и минуты через две воротилась с образом в вызолоченной ризе.

- Наклонитесь, друзья мои, - сказала она сыну и невестке, - дайте мне благословить вас. Вот так… Этот образ ты особенно должен уважать, друг мой Петенька; он переходил у нас из рода в род, и кого ни благословляли им, все жили необыкновенно счастливо, и покойница маменька и я; только богу не угодно было продлить к моему счастию дней моего голубчика Александра Ермолаевича.

При сем Прасковья Павловна заплакала.

- Как мне ни тяжело было, а я перенесла это испытание. Чего, подумаешь, человек не в состоянии перенести!.. Желаю вам, милые, чтоб вы всегда так же согласно жили, как я жила с моим голубчиком. Более этого я ничего не умею пожелать вам.

После благословения подали кофе, и потом все занялись разбиранием чемоданов.

Прасковья Павловна и дочь бедных, но благородных родителей последовали за Ольгой

Михайловной в ее комнату.

- Мне хотелось бы, - сказала дочь бедных, но благородных родителей, подходя к

Ольге Михайловне, - быть вам чем-нибудь полезной; позвольте помочь вам разобрать ваши вещи…

Ей смертельно хотелось посмотреть гардероб столичной дамы.

Ольга Михайловна отвечала на это обязательное предложение наклонением головы и пожатием руки…

Каждую ленточку, каждую манишку, каждый платок, каждое платье, вынимаемые из чемоданов, дочь бедных, но благородных родителей пожирала жадными глазами. Она и

Прасковья Павловна беспрестанно повторяли:

- Ах, как это мило! как это прелестно! ах, с каким это вкусом!

Время до обеда пролетело незаметно. В два часа доложили, что кушанье подано…

В столовой вокруг стола за каждым стулом стоял тяжелодышащий исполин; Антон был тут же. Несмотря на такое количество прислуги, кушанье подавалось медленно, потому что каждый из исполинов имел привычку, переменив тарелку, удаляться с нею прежде в буфет и там долизывать барские остатки.

Петр Александрыч, садясь за стол, посмотрел на часы.

- Еще только два часа, - сказал он, потягиваясь, - а мы в Петербурге ранее шестого часу никогда не садились обедать.

- Наше дело деревенское, - заметила Прасковья Павловна.

- А это, маменька, что за вино?

- Не могу тебе сказать, дружочек; это уж не по моей части.

Петр Александрыч налил вино в рюмку, поднял ее к свету, отпил немного, поморщился и выплюнул.

- Что это за гадость! сладкое какое-то… Ведь у дядюшки, говорят, был славный погреб, и после него осталось много вин.

- Это виссант-с, - отвечал Антон, - дядюшка всегда изволили его кушать в будничные дни-с, когда гостей не было.

Петр Александрыч захохотал.

Прасковья Павловна сделала гримасу неудовольствия…

- Антон, у кого ключи от погреба?

- У кого-с? Известно у кого - у управляющего. Погреб припечатан его печатью.

- Беги же к нему, да скорей, принеси сейчас ключи ко мне, - сказал Петр

Александрыч.

Антон мигнул Фильке, и Филька побежал исполнить приказание барина.

- И хорошо сделаешь, голубчик, если ключи от погреба припрячешь к себе, - произнесла умилительным голосом Прасковья Павловна, - а то на этого управляющего, - может быть, он человек и хороший, я не знаю, - не следует, кажется, совершенно полагаться…